В конце сонетов Шекспира идёт двухстрочный парадокс. В сонете №7 в оригинале он звучит так:
So thou, thyself out-going in thy noon, Unlook’d on diest, unless thou get a son.
Мой дословно-грубый подстрочник:
Итак, ты сам уходящий в свой полдень Умрёшь неувиденным, только если ты не имеешь сына.
У Маршака в переводе получилось:
Оставь же сына, юность хороня. Он встретит солнце завтрашнего дня!
Самуил Яковлевич блестящий переводчик, Роберт Бёрнс в его перекладе стал лучше, чем есть в оригинале. А в этом примере потерялись очень важные смыслы. В английском играет метафора sun — son. Сын для родителя становится словно его Солнцем, что будет светить и после его ухода. Сын — носитель фамилии. Не оставишь наследника — сгинешь во тьме веков, никто и разглядит.
Ближе всего по смыслу подобрался Модест Чайковский. Его версия звучит так:
Так в старости умрёшь ты, позабыт, Коль облик твой твой сын не воскресит.
Но всё равно нюансы теряются. Так что стихи (да и любые другие произведения) лучше всего читать на языке оригинала. (Оригинальная и свежая мораль в заключение).
Поэт Орлуша, стихотворение про героического Михаила Прохорова.
Над Москвою шумела ночная метель Всей страной Новый год отмечали, А в далёком французском селе Куршевель Шабаш ведьмы в ночи собирали. Прилетали на мётлах из разных концов, В ступах пяткам воду месили, Против славной земли наших славных отцов Злобный заговор гнусно мутили. Эти ведьмы встречали всегда Сатану С чёрным хлебушком на полотенце, А потом не вина наливали ему, Пил он кровь правславных младенцев. Сатана прилетел самолётом своим, Тайным рейсом, совсем не московским. Даже имя его называть не хотим. В общем, звали его Березовский. Голых тёток на швабре любил Сатана, И ночами под лысой горой Для того, чтобы погибла родная страна, Грязно совокуплял их с собою. Закурив после этого «Мальборо Голд», Он смотрел непристойные клипы. А у нас после этого был то дефолт, То куриные разные гриппы. Им не любы российских заводов огни, Чтоб по-ихнему было хотели, Каждый год в январе собирались они В разлюбимом своём Куршевеле. А чтоб шабаш за шабаш не принял народ И чтоб им помешать не пытались, В Куршевеле они начинали свой год, Типа чисто на лыжах катались. А у них под горой там большая нора, Где мышиную печень покушать Собирались порою под песни Шнура Герман Греф и гламурная Ксюша. Они звали к себе, чтобы заколдовать, Всех, кого мы в России взрастили. Заставляли по-чёрному их выпивать, И ещё кокаином кормили. Но не все поддавались на заговор их. Например, был непьющий парнишка, Но готовый всегда постоять за своих, По прозванию Прохоров Мишка. Он был Путина выше на две головы И красивый как Барбара Брыльска. Не курил сигарет и афганской травы, Он любил только никель Норильска. Тёмной ночью на горной французской тропе Вербовать его ведьмы хотели, Предложив ему яхту и дом в Сен-Тропе И в придачу шале в Куршевеле. Рассмеялся им в харю на русский герой: «Сен-Тропе и шале – это мало». И одна из них, дура, под Лысой горой Ему тайну в ночи рассказала. Оказалось, чтоб козни врагов разорвать, Победив их волшебной силой, Надо девственниц ночью в плечо целовать Над одной куршевельской могилой. И решил Михаил: он Россию спасёт, По плечу ему участь мессии. И немедленно, блядь, заказал самолёт, Чтобы девственниц вёз из России. Прилетели к утру 28 девиц, Величавы и русоволосы, Горделивы, как стая стремительных птиц, И до попы шикарные косы. Смелый Прохоров в номер к себе их зовёт, Репетицию с ними проводит. Он целует их в плечи, он песни поёт О великом российском народе. На могилу их ночью повёл голышом, Величавы и радостны лица. Вы читали в газетах, что было потом: Кто-то сдал Михаила в полицию. Объявили французы, что он сутенёр, Что ведёт он себя некрасиво, И не знал даже их окружной прокурор, Что страдает герой за Россию. Гордый Прохоров, ты не сумел Совершить для спасенья отчизны обряда, И за то, что страдал, чтобы мы могли жить, Тебе стала решётка наградой. Ты на нарах сидел, ты позор испытал, Выбивался из сил из последних. Пусть отсохнет язык у того, кто назвал Проститутками дев малолетних.
